Воспоминания туриста

Он вообще был большой оригинал. Все неодушевлённые вещи он называл «предмет», одушевлённые мужского пола – «клиент», женского – «тётка». «Ох уж эти тётки»! – восклицал он каждый раз, когда щука с шумом уносилась от берега. Как-то Гаврилыч тайком спросил меня: «О каких бабах Вовка всё время говорит»? «О щуках»! – рассмеялся я.

Потеплело.  Появились  комары,  правда,  сильно  ещё  не  докучают.  «Вот  наладится  погода, – сказал Гаврилыч, – эта тварь не опоздает». Так оно и вышло. Днём ещё ничего, а ночью спать невозможно. Решили: днём спать, а ночью ловить рыбу – на воде комаров меньше. Распустилась черёмуха, берега заводи покрылись белым цветом. А запах! Ночью, когда перебираем сети, он просто пьянит.

Рыбы попадает много, но, в основном, щука, язя мало. Питаемся ею. Гаврилыч варит уху, но больше похожую на болтушку для собак. На моё замечание он обиделся: «Вари сам»! Пока они перебирали сети, я сварил двойную уху. Этому меня научил хант, с которым мы жили вместе в общежитии на строящейся электростанции в Западной Сибири. Нужно варить головы рыбы в течение часа. Затем разобрать и удалить, по возможности, большие кости. В полученном бульоне сварить кусочки рыбы, добавив соль и специи. Уха получилась отменной. Даже Гаврилыч, который вырос на рыбе, заявил, что ничего подобного не ел. Впрочем, мы больше питались жареной максой, так на Севере называют «ливер» щук.

Гаврилыч хорошо знал язык манси. На вопрос: «Откуда»? – ответил просто: «Я рос среди мансийских ребятишек, играл с ними, учился в школе, вот так и выучил».

– Как переводится название вашего посёлка, Няксимволь? – спросил я.

– Грязное плёсо. – ответил он.

– А Волья?

– Плёсовая река.

– А Хулимсунт?

– Устье реки, где нерестится язь.

Как длинно по-русски, и как кратко по-мансийски.

– Почему так много речек с название «Ялбынья»?

– Ялбынья в переводе – святая река. Там хорошие охотничьи угодья, вот шаманы и объявляли их святыми. Сами охотились, а других не пускали.

– А Саранпауль?

– Зырянский посёлок. Зыряне – прежнее название коми – на языке манси «сараны».

Гаврилыч рассказал, что родился он не здесь, его отец, охотник-промысловик, перебрался в эти края перед войной, когда мальчику было девять лет. Жили охотой и рыбалкой, во время войны даже сеяли хлеб. Пушнину сдавали на приёмный пункт в Культбазе, так он назвал посёлок Сосьвинский. «Как-то отец вернулся с рюкзаком, полным денег, – рассказал он. – Вывалил их на пол, сел и заплакал. Купить-то на них было нечего». После школы Гаврилыч окончил курсы и работал на гидрометеостанции водомером, участвовал в обмере реки. Сейчас он на пенсии, но работает истопником в детском саду.

– Вот если так срезать, можно около десяти километров выиграть, – рассказал как-то он. – У нас старик жил, так он шитик протаскивал по сухому месту и плыл дальше.

– Скажи, а что вы называете шитиком, на Пелыме так долблёнки зовут.

– Из прутьев черёмухи делается каркас, который обтягивается сшитой из кусков берестой. Отсюда и название. Чтобы лодка не «бежала», бересту смазывают смолой. Сейчас их уже нет, а раньше были «в ходу». Лесопилки не было, где досок на лодку достанешь?

– Скажи, а почему так много рек с названием Сосьва: просто Сосьва, Малая Сосьва, Большая Сосьва, Северная Сосьва?

– «Сос» на языке манси – «ручей», «ва» на языке зырян – «вода», – продолжал Гаврилыч. – Зыряне, переселившиеся в Зауралье, объединили эти два понятия, так появилась «Сосьва».

Остановились в мансийском посёлке, где он познакомил нас с шаманом.

– Ты действительно шаман? – спросил я его.

– Да какой я шаман? Настоящих шаманов давно уже нет. Просто старики просят покамлевать (погадать), ну и приходится их уважить.

– Обманывает он, – сказал Гаврилыч. – Я как-то раз на соболя охотился. Собаки загнали его в густой ельник. Вышел на небольшую вырубку. На ней лобаз. Любопытно стало, заглянул. Там разные подношения духам лежат: части моторов, поделки всякие, даже «штуки» материалов, порядком истлевшие. Собаки дальше соболя погнали, решил, что потом приду и посмотрю. Но сколько потом не искал, не нашёл. Умеют манси скрывать свои святые места.

Рыбалка удалась, мы наловили более двухсот килограммов рыбы, правда язей только шестьдесят штук. Десяток взяли с собой. На прощание я подари Леониду свой охотничий нож.

В сентябре 80-го года, взяв у Гаврилыча лодку и мотор, втроём отправились вниз по реке. Воды мало, часто встречаются перекаты. Мотор старый, работает, вроде бы исправно, но неожиданно глохнет на полном ходу. «Маюсь всё лето, – сказал он, – может, ты исправишь». Я возился с мотором весь поход, перебрал всё, что можно перебрать, исправил всё, что можно исправить, но дефект обнаружил только на обратном пути. Чтобы сэкономить бензин, шли на «малом» ходу. Мотор при этом работал исправно. Но стоило перейти на полную мощность, как он глох примерно через минуту. Стало ясно, что ему не хватает бензина. Я разобрал карбюратор – миллиметровое отверстие, через которое поступал бензин, было наполовину перекрыто. Сунув туда проволочку, я увидел на её кончике кусочек резины от бензопровода величиной чуть больше макового зёрнышка. Вот, что мучило и меня, и Гаврилыча столько месяцев! А ещё говорят, что нет чудес!

На одном из перекатов сломался кронштейн крепления мотора к лодке. Уже собрались плыть на вёслах до ближайшей деревни, когда возле нас остановился охотник-манси и поинтересовался, в чём дело. Я показал поломку и попросил отбуксировать нас до деревни. «Я везу ягоды, когда вернусь обратно, привезу его вам», – пообещал он. Вечером за чаем познакомились. Он местный лесник, Анямгуров Виктор. Нас на долгие годы связала крепкая дружба.

В конце похода остановились в заброшенной деревушке в устье реки Тапсуй. Хотелось дождаться пролёта северной  утки. В деревне  временно  живут несколько охотников-манси. Чтобы их собаки не залезли в лодку, я оттолкнул её от берега и поставил на якорь. Выйдя утром умыться, я с ужасом увидел, что лодки нет. Шестом прошарил дно – якоря не было. Выходит лодку угнали. По местным понятиям неслыханное дело. Пошёл к охотникам.

– Ночью никто не проплывал, – сказал один. – Я всю ночь не спал, болела сломанная рука.

 – А может, кто-нибудь проходил пешком?

– Пешком никто не ходит, болота же кругом.

Я  предложил  проплыть  на  их  лодке вниз по реке, возможно, наша где-нибудь застряла. Отказались, сославшись на нехватку бензина. Я пообещал вернуть бензин из наших запасов, но это не подействовало. «Вот, если лодку прибило к противоположному берегу, – сказали они, – мы вас переправим». Их поведение выглядело подозрительно, но делать было нечего, лодку надо было искать. Пошли вдвоём. Нам несказанно повезло: лодку обнаружили километра через полтора в кустах на противоположном берегу, и, главное, услышали шум мотора, плывущего снизу катера. Попросили пристать.

– Что у вас случилось? – был вопрос.

Я показал на нашу лодку и попросил переправить.

– Как её унесло, на ней что якоря не было?

– Был, а почему унесло, сейчас выясним.

Шнур вместе с якорем был отвязан. По всей видимости, кому-то из охотников он очень понравился. Поэтому они и «темнили». Выяснять не стали, но в тот, же день из деревни уплыли.

В сентябре 81-го года вместе с Владимиром, давним компаньоном по турпоходам, мы остановились на Северной Сосьве в таёжной избе. Хозяйка – Дунаева Мария Степановна, по-местному бабка Марья, бодрая старушка, хотя и преклонного возраста. Живёт одна в избе, построенной её мужем. На вопрос: сколько ей лет? Ответила вопросом:

  – Вот шестьдесят, а какая следующая цифра?

– Семьдесят, – наобум ответил я.

– Так вот, мне семьдесят.

Потом я узнал, что она всем называет эту цифру, хотя истинный её возраст неизвестен – документов нет. У неё две собаки и любимец кот. Есть даже ружьё.

– А почему не живёшь в деревне, с людьми? А вдруг занеможишь?

– Кем я там буду? Приживалкой. А здесь я хозяйка. Летом часто лодки мимо проплывают, навещают. Если что случится, помогут. А зимой здесь в трёх километрах зимник проходит, машины часто ездят, шофера подвезут до деревни.

Я спросил, были ли у неё дети?

– Были, одиннадцать детей родила, все умерли. Старшая дочь семнадцать лет прожила, остальные умерли в младенчестве. Медицины тогда здесь не было. Муж, вот, не так давно утонул, так и живу одна.

За избой кладбище. Такой у манси обычай – хоронить возле жилья. Над могилой они ставят сруб, вроде небольшого домика. Кроют берестой. В торце маленькое окошечко, заткнутое красиво вырезанной затычкой. На вопрос: зачем это? Марья ответила:

– Когда поминаем покойного, ставим в окошечко стаканчик с водкой, а затычка, чтобы дух не выходил.

Рядом клюквенное болото. Марья, однако, клюкву не берёт, предпочитает бруснику. «Для клюквы много сахара надо, а бруснику можно и так есть», – заявила она.

Владимир с Марьей собирали ягоды, а я «домовничал», сварил суп к обеду. Подошла лодка, в ней отец с сыном, приплыли за ягодами. На предложение отобедать, отказались. «Мы по дороге двух щучек поймали, сейчас уху сварим», – ответил мужчина. Наблюдаю, как манси варят уху. Разрезав щук со спины и выпотрошив, он бросил их в подсоленную кипящую воду. Сваренную рыбу выложил на полиэтилен. Вот и вся уха. «А как же бульон? – спросил я. – Ведь уха – это, по-сути, рыбный суп». «А зачем мне вода? – ответил он. – Я лучше чаю попью».

Мы наловили окуней. Мелочь отдали Марье, она их вялит на корм собакам, а крупные я зажарил. Жареная рыба старушке очень понравилась.

– Никогда такое вкусное не ела, – призналась она.

– А почему не готовишь? Рыба-то рядом плавает.

– Не умеем мы, потому и не готовим. Сварим и всё.

У Марьи был переносной радиоприёмник, но у него сели батарейки. Помочь ей мы не могли, у нашего приёмника были другие элементы. Я гвоздём пробил несколько отверстий в торцах батареек и опустил их в горячую солёную воду. Дождавшись, когда выйдет водород, горячим гвоздём заплавил отверстия и вставил батарейки в приёмник. Он заработал и очень даже громко. Самое интересное: через год старушка-манси Агафья, со ссылкой на Марью, продемонстрировала нам наш же метод восстановления гальванических элементов.

Мы перевезли Марью в избу, расположенную недалеко от устья реки Висим. Она больше и уютней предыдущей. К Марье приплыл внучатый племянник с приятелем Антоном, работником газокомпрессорной станции, которых здесь зовут кратко «газовики». Как-то вечером мимо избы проплыл и не остановился охотник с двумя добытыми лосями. «Ай, Ванька, жадный стал, – запричитала бабка, – не дал Марье мяса». «Её тут все понемногу подкармливают, – сказал Антон, – привыкла. А Иван торопится, пока мясо не «завяло», иначе «газовики» не купят».

Возле избы остановилась лодка, вышли двое.

– Кто такие? – это вопрос к нам.

– Да так, люди, – небрежно бросил я. – А ты кто?

– Это Андрей Ветлугин, его отец, Коля Носов, арендовал эти охотничьи угодья, – сказал тихонько Антон.

– Вот оно что! Хозяин здешних мест! – я картинно предложил ему место рядом на бревне.

– Да нет, торопимся, – бросил он уже спокойнее.

Дня через три он снова приплыл, угостил лосятиной, попросил достать ему незарегистрированное ружьё.

– Я не смогу купить тебе его без разрешения милиции, сейчас с этим строго. Получи лицензию, вышли мне её с доверенностью, тогда куплю.

– Мне нужно ружьё, которое нигде не числится.

– Зачем тебе такое? Ты же охотник-промысловик.

– А я вот иду в тайгу, все видят, что я без ружья, а оно у меня в лесу хранится.

Удовлетворить его просьбу я не мог, да и не старался.

На прощание накололи Марье дров, и ушли в её прежнюю избу на Северной Сосьве.

Была уже средина октября, погода стояла отличная. Мы жили в избушке на берегу реки. Каждое утро выплывали в поисках глухарей, иногда  одного-двух удавалось добыть. Рядом с избой небольшая отмель, заросшая болотной травой. В наступившей темноте на отмель одна за другой садились стаи уток. Хлопанье крыльев и кряканье продолжались всю ночь, а утром ни одной утки не было. Так продолжалось три дня.

Я сидел на улице в майке и брился. «Кто бы мог подумать, – сказал Владимир, – что на севере 18 октября стоит такая теплынь, и ещё кусаются комары». Через несколько минут он прибежал взволнованный.

– Есть у тебя крупная дробь?

– Есть, а что случилось?

– Гуси летят. – Вдали послышалось приближающее гоготание.

– Они идут так высоко, что никакая дробь не достанет.

Как бы в подтверждение моих слов, из-за леса показался гусиный клин. До них было не менее двухсот метров. Гуси летели всю вторую половину дня, один клин сменял другой. Стало ясно – с севера движется холодный фронт. Прощай тепло.

Следующее  утро  было ясным и морозным. Мы плавали уже больше часа, но глухарей не видели. Порядком замёрзли. Высадились на каменной отмели, далеко выдающейся в реку, разожгли костёр. Около девяти часов, когда уже собирались вернуться в избу, увидели большие стаи птиц. Поначалу приняли их за ворон, но, приглядевшись, по характерному полёту, поняли – это глухари. Такое мы видели впервые. Они перелетали через реку и скрывались за кромкой леса. Некоторые, впрочем, садились на ближайшие деревья. Двоих удалось добыть, а я отснял несколько интересных кинокадров.

Мы решили перебазироваться в посёлок Хулимсунт рядом с газокомпрессорной станцией, на которую по нескольку раз в день прилетают вертолёты. Обратно они летят пустые и бесплатно берут пассажиров. В Няксимволь же вертолёты летают много реже, да и берут посторонних неохотно, в чём мы уже неоднократно убедились. Лодку и моторы оставили у Виктора Анямгурова.

В следующий раз мы попали на Северную Сосьву в 84-ом году. С нами был сын одного из участников группы Юрия, Андрей. Он ученик, поэтому время похода сдвинули на август. Виктор подарил нам свою старенькую лодку, взамен сгнившей. Три дня ушло на ремонт. Сплавали с ним и его соседом на ночную рыбалку, посмотрели, как они ловят сосьвинскую селёдку. Рыбы поймали много – мы принесли четверо носилок, – но селёдки оказалось мало. Хозяйка засолила нам в дорогу двухлитровую банку. На этот раз мы решили пройти всю реку до города Игрим, с заходом во все притоки.

Первый приток – река Волья, на которой наш юный друг спиннингом поймал двенадцатикилограммовую щуку. Такая рыбина нам ещё не попадалась. Ниже Вольи неширокий перешеек был взорван с целью спрямления русла. Образовалась петля длиною около двенадцати километров, по которой мало кто плавал. Там мы встретили стаю серых гусей. Они сидели на отмели. При виде нас все, как по команде, вытянули шеи, но не улетели. Охота ещё не открылась, и гусей не беспокоили.

Второй приток – речка Кырсым. На ней нам удалось увидеть десяток глухарей, которые сидели на отмели и клевали гальку. Глухари были не пуганы, взлетел только один старый петух, остальные, когда мы приблизились, просто ушли в лес. Юрий с сыном, впервые видевшие глухарей так близко, были в восторге.

На этот раз мы были внимательны и не проплыли Ялбынью. Речка неширокая, петляет среди соснового бора. Рано утром наблюдали, как купается лосёнок, переворачиваясь на спину. За этой процедурой внимательно наблюдала мать-лосиха.

На реке встретили охотника, который не разрешил подняться выше его избы. «Вы всю дичь перестреляете, а мне здесь зимовать», – заявил он. Остановились на красивой песчаной отмели недалеко от избы. Через день он приплыл к нам. Познакомились. Его зовут Николай. После армии вместе с другом подались на Ямал, но доплыли только до Ханты-Мансийска, дальше не пустили льды. Устроились грузчиками в порту, проработали три года. Друг уехал, а Николай направился вниз по Оби, как он сказал: «Счастье пытать». Вначале работал бакенщиком, а потом, когда включение бакенов автоматизировали, стал охотником-промысловиком. У него есть изба в деревне, но живёт он больше в лесу. Семьи нет и, судя по-всему, не было. На вопрос: «Не скучно ли одному»? Ответил: «Некогда скучать, работы много». Собирает и сдаёт ягоды, кедровые орехи, делает черенки для лопат и топорища. На память подарил нам одно. Ловит рыбу, в основном на корм собакам, зимой, пока длится охотничий сезон, добывает пушнину и мясо.

На речке почти с каждого заброса на спиннинг брала щука. Вначале Андрей её снимал и выбрасывал. Одна даже попалась дважды, он узнал её по разорванной губе. На вопрос: «Зачем он это делает»? Ответил: «Интересно, как она берёт»! Потом стали отдавать рыбу Николаю. Он сделал садок и держал её там живую про запас.

Четвёртый приток – река Сыскосынгъя, на ней мы уже были. В устье реки много утки, видели даже стаю лебедей. Набрали клюквы и благополучно доплыли до Игрима.

В последующие два года проделали тот же путь, но только в обратном направлении. В 85-ом году погода стояла сносная, было тепло, дождь шёл не часто. Собирали клюкву, охотились на уток и тетеревов, ловили рыбу. В общем, всё, как прежде. В 86-ом погода была на редкость дряная – погожие дни часто сменялись дождём и снегом. Вода была большая, но рыбы не было вообще. Довольствовались охотой.

Остановились в деревне из трёх домов у знакомого охотника-манси. Хотелось отогреться и помыться. Банька – избушка два на два метра, больше похожая на конуру. Небольшая железная печка, на ней ведро воды, другое рядом на полу. Парилки нет. Пока печь топится, в баньке тепло, прогорела – холодина. Но главное, дверь – люк размером 60 на60 сантиметров, «входить» можно было только на четвереньках. Юра, а он был грузный человек, распарившись, пролезть в люк не смог, пришлось нам с Андреем его вытаскивать. Я спросил у хозяина: «Почему такая маленькая баня»? «Дров на большую много надо, а я уже старый».

Изба просторная, но печка тоже железная – нет кирпича. Обратил внимание: между оконных рам наложена серая вата. На вопрос, где он достал такую? Ответил: «А это не вата, а мёртвые комары. Лето было прохладное, внутренние рамы выставлять не стали. Комары заползли через щели в наружной раме, да так и остались». Я попытался представить: сколько миллиардов насекомых нужно, чтобы получился слой, хотя и рыхлый, длиною около метра, шириною десять и высотою пять сантиметров.

В посёлке Сосьвинский нам подарили щенка мансийской лайки. Взрослые собаки не подпускали её к кормушке, была она худой и вечно голодной. Поначалу ела всё, особенно любила сухари, а к концу похода ела только рябчиков. Юра назвал её Ольва, в честь горы Ольвинский Камень, в районе которого он путешествовал в студенческие годы. Через год собака приняла «боевое крещение», обнаружив глухаря, которого я сбил с верхушки дерева. В другой раз она проявила внимание к старым вырубам. Там оказался выводок рябчиков, и мы неплохо поохотились. Стало ясно: появилась надёжная помощница.

У нас было два, порядком изношенных лодочных моторов. Их приходилось постоянно чинить. К тому же старая лодка дала течь, так что мне – а я сидел за мотором – постоянно приходилось отчерпывать воду. Примерно за тридцать километров до Хулимсунта оба мотора отказали. Я возился с ними два дня – безрезультатно. На берегу работают, но стоит опустить в воду – глохнут. И как на грех – ни одной попутной лодки. Наконец под вечер показался катер с двумя «газовиками». Я выстрелил в воздух и замахал руками. Подплыли.

– Что у вас случилось?

– Сломались моторы, отбуксируйте нас, пожалуйста, до Хулимсунта. Бензина дадим.

– Может вам помочь?

– Мы здесь стоим уже двое суток, не стоит терять время, тем более что уже темнеет.

– А где вы ночевали?

– Вот здесь, в палатке.

– Как не замёрзли? Ночью было минус тринадцать градусов.

Они взяли нас на буксир и через час-полтора доставили в Хулимсунт, даже не взяв бензин. Моторы я подарил Виктору, лодку пришлось бросить.